Памяти художника Юрия Волкова

(Окончание. Начало в «ЕЗ» № 82 от 20.07.2013г.)

В двадцать шесть лет, в 1947 году, он стал членом Союза художников СССР и за десять лет создал самые значительные из своих произведений – батальные полотна «Подвиг пяти черноморцев» (1948), «Херсонесский тупик» (1951), «Расплата» (1957), эпические пейзажи «Степь» (1952), «Чайки над морем» (1952). Юрий Волков показал себя уверенным мастером жанра в работах «Горячая пора» (1950), «Кризис прошел» (1954), «Дети и море» (1958) и даже едким сатириком – «На курорт» (1960).

Но странное дело… Все тот же П.Павленко писал: «…собратья Волкова по кисти упорно молчат – нет ни дискуссий по его картинам, ни обсуждений, да нет и критики, словно вокруг молодого мастера состоялся какой-то нарочитый заговор молчания. Странное и нездоровое это молчание».

Картина «Подвиг пяти черноморцев» с эпической мощью обессмертила имена политрука Фильченко, моряков Василия Цибулько, Юрия Паршина, Ивана Красносельского, Даниила Одинцова. Одна подобная работа могла бы навсегда ввести автора в число самых выдающихся баталистов. Но…

Обсуждения-то как раз были, но… кулуарные, за спиной художника, и критика была, но… критика мелочная, мстительная и, самое главное, – совершенно непрофессиональная, не по существу. Критиковали прицельно именно за то, к чему художник сознательно и последовательно стремился. К примеру, о картине «Херсонесский тупик» – «слишком натуралистично написаны трупы врагов на переднем плане. Непонятно, зачем понадобилось Волкову с такой тщательностью выписывать их».

Кому-то не понравился… «грязный ботинок». А в работе «Не забудем» («Один из многих», 1960) устроители выставки решительно забраковали небо, лишенное «оптимистической ноты», и автору пришлось прямо в экспозиционном зале эту «ноту» добавлять. Критикам, наверное, хотелось видеть на картине что-то подобное изысканно красивому «небу Аустерлица», которое наблюдал Андрей Болконский. По их логике, лосины и лакированные ботфорты на батальном полотне смотрелись куда более эстетично…

О многом говорит и тот факт, что провисев в экспозиции несколько дней, картина бесследно и навсегда исчезла, и остались только эскизы к ней! Поэтому наделенный исключительным талантом, занимающийся, казалось бы, «выгодной» тематикой художник, тем не менее, в реестр почитаемых и обласканных властью авторов не вписался совершенно!

Благодаря выпущенному альбому сегодня мы знаем, что им так и не были написаны: «Берлин, 1945», «Враги», «Партизанка», «Поединок», «Тишина», «Мелодии Дахау», «Он должен говорить», «Пленная Русь», «Красные каски»… Остались только десятки и десятки эскизов, графических и живописных вариантов этих неосуществленных работ.

Привыкнув стойко переносить тяготы и лишения, Юрий Волков с головой ушел в экспериментирование. Внутренне готовый к выполнению самых сложных творческих задач, он неустанно и неутомимо готовил себя в техническом, ремесленном отношении.

Тут-то, может быть, и сказалась ошибочность принятого когда-то им же самим решения не продолжать обучения в студии М.Грекова. То, что он мог получить в стенах училища, в общении с коллегами и признанными мастерами, во взаимном конкурентном освоении профессиональных азов, теперь приходилось постигать в одиночку. Но он об этом никогда не жалел, потому что знал: столько времени, столько усилий на освоение очередного приема или материала не предоставит ни одна учебная программа.

Поэтому художник неутомимо обращался к одним и тем же «ученическим» темам, без устали рисуя облака, траву, лошадей и человеческие фигуры во всех возможных ракурсах и условиях освещения. Для этой цели, руководствуясь медицинским учебником по анатомии человека, он собственноручно изготовил человеческий манекен, который неизменно поражал каждого случайного зрителя совершенным сходством. Может быть, колдуя над созданием очередного сустава, он не раз думал о том, что в художественном училище анатомия была обязательным предметом. Может быть…

Он создавал у себя в мастерской «море», для чего натаскивал в таз с морской водой песка, насыпал камешков и при различных световых ракурсах писал воду. Сотни подобных штудий можно собрать в обширные серии: «Море», «Снег», «Ночь», «Звезды», «Травы»…

Однажды Волков создал даже небольшую диораму с лампочками и реостатом и с ее помощью мог имитировать любые фазы восхода и захода солнца. Неутомимо зарисовывал все свои попытки и попутно записывал в дневник возникшие мысли: «По сравнению с окружающей нас Вселенной жизнь комара и жизнь человека равноценны», «Если тебе почему-то тяжело, то посмотри в глубину неба, и твое горе покажется тебе слишком ничтожным», «Отчего все реже видят звезды!!!»

Некоторые его зарисовки, даже в виде книжной иллюстрации, поражают виртуозным мастерством владения цветом, способностью передать оптические свойства морской (именно морской!) воды. Удивляет и импрессионистическая изощренность, с которой он умел передать «качество» воздушной среды.

Впрочем, эта похвала вряд ли могла бы ему понравиться, ибо сам он беззаветно и самоотреченно исповедовал только реалистическую манеру письма. И потому, может быть, опасаясь собственного увлечения, окорачивал себя в дневниковой записи: «Но успешно применять импрессионистическую технику могут те художники, которые постигли законы света, цвета, воздушной среды. Однако импрессионизм, как самоцель в живописи, пагубно влияет на рисунок, на форму, он ее разрушает».

Подобно великим мастерам эпохи Ренессанса, Волков был «многостаночником», изучая не только свойства и особенности традиционных художественных материалов, но и пластические возможности глины, песка, камня, цемента, пластилина. Пробовал он свои силы в обжиге керамики и, по воспоминаниям знакомых художников, добивался невиданных свойств обожженного каолина: фарфоровая роза не разбивалась при падении, а ее краски поражали почти иллюзорным сходством с живым цветком…

В его баснословно богатых закромах хранились многие десятки бутылочек со всевозможными тушами, гуашами, сотни туб и тюбиков краски и целый арсенал кистей, кисточек, мастихинов, скребков, перьев (стальных и птичьих), палочек, фетров, растров и десятки разновидностей угля, карандашей, папок с рисовальной бумагой и даже… несметное количество обыкновенных резиновых «стерок»!

Многочисленные «пробы пера» со всей очевидностью убеждают в том, что кроме всего прочего он был и незаурядным графиком.

А между тем, коллеги решительно отказывались его понимать. Порой он пытался одолжить у кого-то денег на кефир и хлеб, но все прекрасно знали, что полчаса тому назад в магазине худфонда, который был рядом, он потратил несколько десятков рублей на приобретение очередной партии материалов. И без них – все это точно знали! – его запасов хватило бы на целую художественно-производственную мастерскую.

Сохранились многие сотни картонов, листов и листиков, на которых была закреплена очередная профессиональная находка. Каждая подобная работа была дополнена многочисленными пояснениями выбора красок, способов их соединения и нанесения на основный материал. Мастер щепетильно сопровождал порядок своих действий и иными уточнениями технического характера.

«Чтобы довести все исследования до завершения, нужны были преданные ученики или вторая жизнь», – написал он как-то в дневнике. Как убежденный материалист, Волков прекрасно понимал, что «второй жизни» не будет. «Рождение и смерть – это как бы круг. Человек пришел из вечности и уйдет в вечность», – записано в его дневнике. «Материалист острей чувствует свою старость и умирание», – там же.

Но сам он продолжал жить так, как будто все еще впереди: задумал постройку циклопической мастерской, в которой, по его мысли, должна была целиком поместиться будущая диорама. И как мог отбивался от предложений немногих близких друзей, которые хотели ему помочь: «Вы все равно не сможете сделать так, как нужно». Те уходили обескураженные.

Почему-то… Хотя, конечно, можно пофантазировать, почему даже к концу жизни он не нашел себе ученика. Со временем все свои технические заметки и указания он стал ревниво шифровать, но потом не один раз с сожалением обнаруживал, что сам не в состоянии понять смысл собственных сокращений. Кто знает, может быть, именно поэтому на склоне дней он, не надеясь на жену, стал искать человека, который бы «потом» все его записи мог бы уничтожить.

Сохранилась его полушутливая расписка: «Расписка дана мною, художником Волковым Ю.В., художнику Дерен Екатерине Александровне в том, что 23 ноября 1965 года я полностью закончил эксперименты по живописи и с 24 ноября 1965 года приступаю к исполнению заказных работ. К экспериментам же больше никогда возвращаться не буду. В чем и расписываюсь. Ю.Волков. 8 ч. вечера».

Слова своего художник Ю.Волков не сдержал! И неутомимое «экспериментирование» продолжил. В.Бахревский очень точно назвал свой уже давний (1994 г.) очерк о художнике: «Мученик совершенства», и, заканчивая его, писал: «Мы имеем дело с величием, никак не проявившимся, с полной почти безвестностью, со святостью, которую празднуют скопом в День всех святых, в земле Российской просиявших».

Юрий Волков так и не успел достроить свою мастерскую. Он не написал своих главных картин. Не реализовал своих находок и открытий. Не воспитал ученика, которому можно было бы передать весь уникальный накопленный опыт. Он не…

Впрочем, все эти минорные ламентации заведомо перевесит одно, но самое весомое утверждение: за свою долгую творческую жизнь он ни на йоту не поступился своей профессиональной и творческой совестью! Не разменял свой талант на модное и прибыльное штукарство! Таким он и останется в памяти тех, кому небезразлична история нашего искусства, кто не будет высокомерно относить его работы к неожиданно вошедшему сегодня в моду «соц-арту».

На презентации альбома было много сказано обо всем этом. Но присутствующие как-то забыли сказать еще об одном, не менее важном. Если бы не подвижническая верность его жены, художницы и искусствоведа Ольги Васильевны Волковой, сегодня мы бы напрочь забыли о судьбе такого неординарного художника! Только благодаря ее памятливой энергии Евпаторийская художественная школа получила имя Юрия Волкова, на доме художника в прошлом году была открыта мемориальная доска, был выпущен этот альбом. В городской краеведческий музей ею было передано 96 работ Ю.В.Волкова и военный реквизит из его коллекции, а в Художественный музей Симферополя – еще шесть произведений!

«Знания мне стоили дорого, – писал Волков в дневнике 20 февраля 1979 года, – приобретал я их своим опытом, годами, а теперь раздаю в какие-то минуты и часы и поэтому хочу, чтобы мне хотя бы «спасибо» сказали».

Низкий поклон вам, Юрий Васильевич и Ольга Васильевна Волковы! И большое спасибо!

Евгений НИКИФОРОВ.