Памяти художника Юрия Волкова

В ДЕТСТВЕ мы играли не в «войнушку», а в настоящую «войну». В школах тогда не проводили «уроков мужества» по гороновским методичкам: мужеству мы учились, глядя на своих отцов. Почти в каждом семейном гардеробе висел в то время парадный отцовский мундир с тяжелыми, внушительно позванивающими наградами, и надевался он всего два-три раза в год – на 1 и 9 Мая и на 7 ноября.

ВСЕ награды, изготовленные на Монетном дворе Гознака, отличаются лишь номерами. Но только истинным фронтовикам известно, что одинаковые с виду ордена, врученные полковому саперу и штабному писарю, имеют совершенно разный вес и разную цену.

И мы, мальчишки, неодинаково гордились наградами своих отцов: то, что одинаковые награды порой имеют разный вес, нам было известно не хуже, чем начальнику какого-нибудь отдела кадров. И для этого не нужны были анкеты. Потому что в доме одного орденоносца единственным военным «трофеем» была выщербленная опасная бритва «Solingen», в доме другого – страшно представить! – аккордеон «Weltmeister», а в третий дом мы дружно не любили заходить, боясь задеть шаткую антикварную жардиньерку с невесомыми китайскими вазами, c пианино «Ronisch» и персидскими коврами, которые во время редких визитов издевательски щекотали наши пятки сквозь предательски дырявые носки. Как назло, именно в этом доме жила самая красивая наша сверстница, о благосклонном внимании которой втайне от всех мечтал каждый…

Зачем было учить мужеству того пацана, чей отец вместо рук имел две короткие культи? У отца другого сверстника вместо лица была чудовищная келоидная маска, а на руках никогда не снимаемые перчатки – он дважды горел в танке. Мы по десятку раз пересматривали все военные фильмы, а «Подвиг разведчика» могли пересказать кадр за кадром…

Когда и почему я попал однажды в Симферопольскую картинную галерею, уже не помню. Но до сих пор ощущаю то потрясение, которое испытал, оказавшись перед огромной – два на три метра! – картиной художника Юрия Волкова «Подвиг пяти черноморцев» (1948).

Говорят, сегодня ее перевесили в какое-то совсем неподходящее и недоступное обозрению место. Но я и теперь безошибочно мог бы указать тот зал и место, где она тогда экспонировалась, потому что приходил туда не один раз.

Батальные картины в те годы висели повсеместно – в фойе кинотеатров, в столовых, в библиотеках, клубах, в Доме офицеров и в книжных магазинах. Видимо, на то было веское вышестоящее указание, и к «монументальной пропаганде» добавилась официозная живописно-станковая. Батальные полотна – чаще всего это были копии известных работ А. Дейнеки, С. Герасимова, А. Лактионова, П. Корина, А. Пластова – усердно штамповались в художественно-производственных мастерских, и заказы на них для членов Союза художников гарантировали постоянный и достаточно весомый заработок. Такой же, как и тиражирование портретов вождей и руководителей партии и правительства.

Но удивительное дело: только одна – и именно эта! – батальная картина не примелькалась и навсегда запала в душу. Очень скоро я понял, что самое главное для меня на полотне Ю. Волкова – это чудовищный инфернальный огонь в центре композиции! Пройдет много лет, и нечто подобное удастся увидеть только на картинах И. Босха («Искушение святого Антония», 1506) и П. Брейгеля («Безумная Грета», 1562).

О художнике я ничего не знал и поэтому, когда семья перебралась в Евпаторию, даже не подозревал, что живу с ним по соседству и не раз встречал его на узеньких улочках. А такая же большая картина «Дети и море» (1958), принадлежащая кисти Ю. Волкова, висит в городском музее.

Если бы даже кто-то мне и сказал, что вон тот странноватый человек, одетый не то в потертое пальто, не то в перелицованную румынскую шинель, это художник Юрий Волков, я бы ни за что не поверил! Уж больно не вязался с образом мастера его облик. Отец одного из моих приятелей был художником, обыкновенным поденщиком худфондовских мастерских. Я часто бывал в их доме, и потому быт советской художественной «богемы» хорошо знал изнутри. Правда, бархатных тужурок дядя Вася не носил, шелкового шарфика не повязывал, а барбизонскую широкополую шляпу надевал только работая в огороде. Но по всему было видно, что вот он – настоящий художник!

Волкова же приходилось встречать на городских улицах с тачкой, в которой мог быть то песок, то каменная глыба, то какая-то помятая бочка. Если тачки и не было, в руках его можно было разглядеть какой-то совершеннейший хлам, подобранный явно где-то на мусорнике. Старожилы, оказывающиеся на его пути, сочувственно качали головами вслед и за спиной называли «сумасшедшим».

Когда в 1988 году в «Новом мире» будет напечатан роман Ю. Домбровского «Факультет ненужных вещей», то его персонаж, «гений I ранга Земли и всей Вселенной – декоратор и исполнитель театра оперы и балета имени Абая – Сергей Иванович Калмыков», сразу и навсегда сольется в моем представлении с фигурой Юрия Волкова.

И уж, конечно, не мог я предположить, что придет время, и у меня возникнет желание написать об этом удивительном человеке! Хронологического повода сегодня нет, но недавно произошло событие, которое дает полное право вспомнить и напомнить о жизни этого замечательного художника.

Не так давно в Евпатории состоялась презентация книги-альбома*, в которой впервые собраны главные его работы и дан глубокий и серьезный анализ творчества. Фигура Юрия Васильевича как художника, исследователя и теоретика безоговорочно заслуживает самого внимательного и уважительного рассмотрения. Судьба его одновременно и типична, и уникальна!

Его несомненный художественный талант проявился в раннем детстве, и потому ничего удивительного не было в том, что он оказался среди учащихся Симферопольского художественного училища. В это время там преподавал великий художник-баталист Н. С. Самокиш.

В 1940 году, в день 80-летия Самокиша, ему в подарок торжественно была поднесена работа юного Юрия Волкова «Рысистые матки на водопое»! Бывший действительный член Императорской академии художеств, действующий академик батальной живописи был растроган до слез и с благодарностью подарок принял. Что такое кони, он как художник знал получше всяких там эдгаров дега и теодоров жерико! Сама же ситуация в училище в тот день напомнила присутствующим знаменитую встречу 8 января 1815 года в Царскосельском лицее, где великий Гавриил Романович Державин слушал стихи юного Александра Пушкина.

Не менее великий Николай Семенович Самокиш сделал царственный жест и предложил Юрию Волкову получать дополнительные уроки прямо в своей мастерской. О чем еще мог бы мечтать начинающий художник!..

Кого-то судьба ведет, кого-то тащит. Но разве посетуешь на судьбу за то, что, прокладывая путь к вершинам успеха, она как бы намеренно проводит тебя через все круги ада и подвергает многим мыслимым и немыслимым испытаниям?.. Испытаний, выпавших на долю будущего художника, с лихвой хватило бы на несколько жизней.

Он трижды бежал из плена! Скрывался в подвале родного дома с загнивающей раной на руке. Он был свидетелем бесчинств оккупантов после разгрома Евпаторийского десанта. Его в числе многих сотен горожан вели по улицам Евпатории в направлении Красной горки на расстрел. Но безвестный немецкий офицер, заметив среди обреченных на смерть знакомую фигуру, оттолкнул его на тротуар и недоуменному конвоиру коротко объяснил: «Er ist talentvoll!»**

Оказалось, это был тот самый офицер, которому Юрий как-то прямо на базаре сделал карандашный портрет. Тогда же офицер купил у голодного художника рисунок старинной евпаторийской улочки.

Судьба оборонила художника и на этот раз. Судьба ли то была, или Пресвятая Дева Мария, которой истово молилась мать, он, конечно, не знал. Как и все предвоенные мальчишки, он был стихийным атеистом и убежденным материалистом. Но с детства перед его глазами неотступно стояла фигура коленопреклоненной матери, а на самом видном месте в доме лежали две книги – «Христианское учение о нравственности» и «Мысли на каждый день» Л. Толстого.

И потому не случайно в годы очередного, теперь уже хрущевского гонения на церковь, он согласился на предложение местного благочинного обновить росписи Свято-Николаевского и Свято-Ильинского храмов.

По навету кого-то из коллег в Евпаторию приехала высокая художественная комиссия. Недруги заранее потирали руки – из Союза художников Волков теперь точно полетит! Но глава комиссии народный художник СССР М. Г. Дерегус, осмотрев росписи, сказал веско, как отрубил: «За такую работу не исключать из Союза надо, а принимать!» – и ушел. Из Союза художников СССР Волкова не исключили, но вот звания «Заслуженный деятель искусств УССР» он так до конца жизни и не получил.

Завистников, конечно, больше всего беспокоили «гонорары» художника. За такую ответственнейшую и сложнейшую (в первую очередь, физически) работу предполагалась очень высокая оплата. Но Волков от денег категорически отказался и только попросил священника отдать ему две пришедшие в ветхость и непригодные к применению в службах парчовые иерейские ризы и шелковую скатерть. Все это ему нужно было для воссоздания материального фона в будущей картине. Так поступить мог, конечно, только сумасшедший!

Не будет преувеличением сказать, что Ю. Волков так и не смог вернуться с поля боя – с войны, отвернуться от памяти о ней! На его фронтовой гимнастерке навсегда остались боевые награды – орден Красной Звезды и пять медалей. Война навсегда залегла в его душе тяжелым, нерастворяющимся осадком. И он вернулся с нее, твердо решив по мере своих творческих сил отразить на полотнах весь тот страшный опыт, который пережил и накопил за эти годы. Замыслов у него было много, приходилось жертвовать личным. И, наверное, поэтому он не поехал в Москву, в студию батального искусства имени М. Грекова, откуда ему пришло приглашение. Не хотелось терять времени на «ученичество», которое, как ему, наверное, казалось, он уже перерос.

П. Павленко позже скажет о его работах: «Он баталист толстовской школы…» Но эта школа, кроме идей и глубоких личных впечатлений, кроме академических и архивных знаний, в первую очередь предполагала неукоснительное следование правде жизни во всех ее мельчайших материальных проявлениях. Именно потому еще во время службы в армии он стал дотошно и кропотливо работать над созданием и собиранием правдивого материального фона.

Это было в те послепобедные дни, когда командование официально разрешило воинам-победителям отправлять домой из покоренной Германии определенное количество «посылок». Победители пользовались таким правом в зависимости от звания, должностных возможностей и… моральных устоев. Кто-то посылал родным наручные часы, фотоаппараты, фаянсовые тарелки, собранные в развалинах домов дамские платья, обувь и бижутерию. Другие умудрялись переправлять домой шикарные немецкие автомобили, рояли, дворцовую мебель, драгоценные мейсенские сервизы и картины старых европейских мастеров.

А Юрий Волков писал домой: «Недели полторы тому назад я послал тебе посылку, в которой есть мадьярская шинель, френч, штаны и так далее. Не смущайся, что это старые вещи. Они мне очень нужны для натуры. Смотри, не выбрось, и знаки отличия не снимай. Приеду, может, что-нибудь задумаю из баталий, и они мне очень помогут в работе».

Долгое время у него не было отдельной мастерской, и потому однокомнатная квартира походила на склад реквизита какой-нибудь киностудии. Здесь лежали образцы всевозможного стрелкового оружия, гранаты, патроны, обоймы, кобуры, каски, фляги, саперные лопатки, противогазы, очки, сапоги, ботинки, мундиры, шинели, плащи, фуражки, погоны и знаки различия… Более громоздкие «экспонаты» хранились на крыше, которая была частью мастерской.

Этого ему было мало, и он коллекционировал изображения пожаров, виды реальных взрывов, немецкие военные журналы, любительские фотографии немецких офицеров…

Но, видимо, этого бывало недостаточно, и он устраивал на пустыре реальные пожары, варьируя компоненты горючих веществ. Бочка с горящим мазутом тут же привлекала бдительных пожарных, и, прибыв на место рукотворного пожарища, они составляли акт и грозили штрафом. Чем не сумасшедший?.. И диагноз можно приклеить соответствующий – пироман! Но именно поэтому огонь на его самой знаменитой картине производит такое жуткое апокалиптическое впечатление!

Евгений НИКИФОРОВ